добавлено 15 сентября 2014 г.
Cамуил Каплан давно обитает в Нью-Йорке, но его по праву можно считать киевским художником. В Киеве мастер прожил более 40 лет, этот город представлен на многих его полотнах. Тем не менее творчество Каплана значительно шире городской тематики – здесь и война, и ГУЛАГ, и эмиграция, и еврейский сантимент. Самуил Каплан, которому в июле этого года исполнилось 85 лет – художественный летописец жизни своего поколения.
–
Самуил Соломонович Каплан – полная еврейская идентификация в имени, отчестве и фамилии. Помню, однако, что на персональной выставке в Киеве вы значились как Семен Каплан. Как это произошло?
– Я был, конечно, удивлен таким «переименованием», но один из устроителей экспозиции доходчиво обьяснил, что я и так уже Каплан, и этого вполне достаточно.
–
Действительно, быть евреем, особенно публичным, в советские времена было непросто. Говорят, что Киев был столицей советского антисемитизма. Коснулась ли вас эта примета времени?
– Хотя я и поступил в Киевский художественный институт с третьей попытки, не скажу, что это было проявлением антисемитизма. Скорее следствием моей прямолинейности в художественных оценках. После возвращения в Киев из эвакуации, где я начал рисовать, я поступил в художественную школу. Это произошло в ноябре, когда прием уже был закончен, но меня привел родственник в военной форме, прошедший всю войну. Видимо, это сыграло свою роль, и меня приняли.
Художественная школа находилась в одном здании с художественным институтом, и учеников иногда приглашали на выставки дипломников. Однажды на обсуждении одной из таких работ я довольно резко сказал, что она похожа на вырезку из газеты. Когда же я сам поступал в институт, один из профессоров вспомнил этот эпизод и поставил на моей графической работе жирную черную двойку…
Антисемитизм же проявлялся в полном запрете на еврейскую тематику в исскустве. В 1969 году, уже будучи членом Союза художников, я написал картину «Радостный май. 1919 год». На Андреевском спуске в Киеве изображены две группы людей – одна с красными флагами, другая – евреи с бородами, в традиционной одежде, обсуждающие текущие события. Один из чиновников от культуры сказал: «Всім відомо, що євреі брали активну участь в революційному русі, але тут вони трохи пасивні, отже, щоб не було кривотолків, краще картину з виставки зняти». Что, разумеется, и было сделано.
–
К сожалению, после разгрома еврейской культуры в годы борьбы с космополитизмом, еврейская тема стала табу не только в изобразительном искусстве, но и в музыке, литературе, театре. Вернемся однако к вашему жизненному пути. Чем обернулось непоступление в художественный институт?
– Я призвался в армию, где прослужил рядовым 4,5 года в войсках ПВО. У журналистов есть девиз «Ни дня без строчки», я же поставил себе схожую цель – «Ни дня без наброска». За время службы сделал около 1500 этюдов из армейской жизни, участвовал в выставке самодеятельности, где, кроме графических работ, представил свою первую картину маслом «Налет отбит». На этом полотне мы с младшей сестренкой стоим перед Большим театром в Москве и смотрим на противовоздушные заграждения. Мои картины были отмечены грамотой маршала Говорова, которая сыграла свою роль, когда после окончания службы я был все-таки принят в Киевский художественный институт. Участвовал во многих групповых выставках, одна из работ была послана в Италию. Были и персональные выставки, а экспозицию 1973 года в Киеве за две недели посетило 9 тысяч человек.
–
Среди ваших работ я бы выделил «Памяти отца» – как свидетельство коллективной памяти людей моего поколения, мой отец тоже погиб в 26 лет… Как возникла идея этой картины?
– Она трудно рождалась, хотелось сделать ее небанальной. У меня сохранилась единственная открытка, написанная отцом своему дяде в Тбилиси. Он сообщал, что попал в плен, бежал, продолжает воевать и надеется жить. Работая над картиной, я старался больше узнать о жизни пленных, беседовал с людьми. Поверх полотна сделал коллаж из настоящей колючей проволоки, а на картине, кроме отца, поместил и других персонажей – возле каждого из них стоит поминальная свеча. Однажды возле картины остановилась женщина и расплакалась, ведь это было и ее личной историей – у нее отец погиб в плену.
–
Как бы вы сами охарактеризовали свое творчество, какие бы выделили в нем направления?
– Старался быть нетривиальным, неслащавым, картины же свои по тематике разделил бы на три части: город с его домами и улицами, любовь, и кошки. Общественно-политическая тематика в советские подцензурные времена была лишена правды, и только в перестройку появилась возможность обратиться к запретным темам, в частности, к еврейской, которую я продолжаю здесь – в Америке. В 2009 году при поддержке спонсоров-бардов был издан альбом моих работ. Активно пишу и сегодня. Однажды по русскому радио в Нью-Йорке передали сообщение о двух взрывах на вокзале в Москве, в это время я был у сестры, у нее висели часы-ходики, и я запечатлел их с гирями в виде бомб – будто время подчинилось терактам. Продолжаю работать над городской темой – теперь уже на нью-йоркском материале. Жизнь и быт людей в городе – непреходящая тема.
ВАДИМ ФЕЛЬДМАН СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ «ЕВРЕЙСКОГО ОБОЗРЕВАТЕЛЯ» | НОМЕР: 09/249 СЕНТЯБРЬ 2013
